Жозефина Жорет

Не однажды я рассказывала о своих друзьях Поле и Полин, которые каждое лето приглашают меня в гости, а я с радостью эти приглашения принимаю. Супруги так стараются, чтобы я чувствовала себя у них как дома, что мне то и дело хочется на какое-то время исчезнуть и дать им возможность расслабиться

В то июльское утро я собралась побродить по окрестным лугам и только вышла за ворота, как рядом со мной появился хозяин дома. Никакие мои отговорки во внимание не принимались.

– Что значит неудобно? Разве может гость причинить неудобство хозяину? Пойдем вместе!

Он обул спортивные тапочки, принес две пары лыжных палок, и мы вышли со двора. Шагали мы с Полем по освещенной солнцем летней дороге мимо цветочных полян, алых полей цветущего мака и небольших березовых, осиновых и дубовых рощиц.

Помню, как свернули с шоссе на узкую дорожку, уходящую в тенистый бор. Утреннее солнце почти не проникало в его глубь, и идти по чуть влажной дорожке было легко и приятно. Потом пошли холмы. Большая гряда холмов, поросших рощами и виноградниками, тянулась до самого горизонта. Внизу в лощине серебристой змейкой протекал какой-то приток реки Ло.

Нигде ни души. Поль вполголоса что-то рассказывал, а я вертела головой по сторонам и щелкала фотоаппаратом. Примерно через час пути мы подошли к одному из холмов, у подножия которого располагалось старое кладбище с часовенкой. Мы обошли кладбищенскую ограду и стали подниматься по узкой дорожке на вершину холма. Поль предупредил, что там меня ожидает сюрприз.

Этим сюрпризом оказался старый замок. Был он невелик и походил не столько на средневековое «шато», сколько на maisons de charme

[1]

. Квадратное здание какого-то испанского стиля. Стены из дикого серого камня от подножия до крыши были увиты мелкими розами. Белыми, красными и бледно розовыми. Замерший пейзаж оживлялся лишь бельем, развешанным на веревке. Белье было разноцветным, вздувалось при порывах ветра и оттого казалось живым.

В этом чудом сохранившемся шато жила старинная приятельница Поля, Жозефина Жорет. Несмотря на свои восемьдесят два года и довольно пышные формы, старушка была очень проворной. При каждом слове ее руки взлетали в воздух, а рот расплывался в широкой улыбке. Поседевшие волосы были выкрашены в красный цвет и были до того короткими, что казались общипанными перышками. Хозяйка дома была одета в короткую черную юбку с кружевами и легкомысленную красную маечку. На ногах были алые туфли-балетки.

Очень загорелое лицо и никакой косметики. Зато с украшениями был явный перебор. В ушах — длинные серебряные подвески с рубинами, на шее — крупные бусы, на запястьях — узкие и широкие серебряные браслеты. А на тонких, скрюченных артритом пальчиках сверкали и переливались перстни с красными и белыми камешками.

Я не знала, что и думать. Во Франции не принято приходить в гости без приглашения, а мадам держалась с нами так, будто ждала нас всю свою жизнь. Возможно, загадка скрывалась в прошлом, связывающем Жозефину с Полем. Так или иначе, но на дверь нам не показали.

Мадам провела нас в огромную гостиную, от которой веяло уютом прошлого столетия. Повсюду стояли глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них всякие безделушки в виде статуэток и ларчиков. Мне бросились в глаза старинные коробки из-под конфет. На некоторых коробках сохранились выгоревшие от времени ленточки.

А поразило меня то, что, несмотря на обилие вещей и безделушек, здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, а мне все равно казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла еще в каком-нибудь давнем — предавнем столетии. Наверное, мне этого просто хотелось.

Мадам Жорет усадила нас с Полем на кушетку, которая была наверное древнее самого шато, и стала рассказывать нам о своем доме, который хотя и называла развалиной, но любила безмерно и покидать его не собиралась.

Этот полуразвалившийся большой дом действительно был когда-то замком. Построили его еще во времена Генриха IV. В семье Жозефины сохранилась даже одна книга, изданная во времена правления этого короля. Книгу я не видела, зато услышала несколько забавных историй из жизни Анри IV, связанных с его любовницами. Мадам подчеркнула, что все эти истории ей рассказывала ее бабушка, а бабушке — престарелые родственники по материнской линии.

Сама Жозефина так и осталась мадемуазелью. Нет, мужчины у нее периодически появлялись, но желания выходить замуж мадам Жорет в себе не находила. Примерно в таких выражениях она об этом и заявила.

 — Замужество — это так скучно! И потом, у каждого человека, особенно женщины, должно быть свое неприкосновенное пространство свободы! Мужья, как правило, требуют с жены отчета, а я лично никому и ничего объяснять не желаю.

Поль резко поднялся с дивана и подошел вплотную к Жозефине.

– Моя дорогая, неделю назад ты рыдала на плече Полин, убиваясь, что не имела счастья побывать замужем. Или это была не ты?

– Да, если ты хочешь знать, я подыгрывала твоей Полин.....

Разговор перешел на личности, и я сочла за благо ретироваться на террасу. Мне удалось это сделать почти незаметно. С террасы были видны разноцветные шапки цветущих кустов по периметру двора, а дальше — виноградник, спускающийся по склону в долину.

Горели красным маки вокруг беседки, а за беседкой был виден сад. Своими высокими деревьями он был похож на лес. Прохладный, тенистый лес с зеленой некошенной травой и белыми цветами, возможно, даже ромашками. И этот пейзаж показался мне настолько знакомым и даже родным, что я заволновалась. А вот этого сейчас мне точно было не нужно. И я поспешила вернуться в гостиную.

Поль уже сидел, а Жозефина что-то говорила ему весело и очень оживленно. Увидев меня, она заговорила медленно, но так же эмоционально.

– Bien sur

[2]

, любовь способна осветить всю жизнь и дать пищу для лучших воспоминаний в старости, но..... Каждому свое! Знаете, чего бы я хотела? Чтобы мужчины устраивали из-за меня рыцарские турниры… И, если бы такое стало возможным, вот тогда бы я могла забыть о свободе и выйти замуж за победителя!

Тут мы с Полем переглянулись, а он даже глаза закатил. Я немедленно отвернулась и стала смотреть в угол, сдерживая смех. Жозефине не было никакого дела до нашей реакции, потому что она окончательно зависла в каких-то своих небесных кренделях, представив себя героиней романов Дюма.

– Возможно, меня устроил бы кто-нибудь из трех мушкетеров. В то время во Франции была потрясающе интересная жизнь, а уж мужчины! Не чета нынешним....

Поль усмехнулся:

– Жозефина, дорогая, остановись. Не позорь себя и меня заодно перед нашей гостьей! Что она о нас подумает?

– А-а-а, испугался! А то мадам сама не догадывается, что Дюма за всю свою жизнь только трех мушкетеров и смог найти! Нашел бы больше, было бы не три мушкетера с гасконцем Д’Артаньяном, а целый батальон, а то и полк. C'est dommage, mais.....

[3]

Не было больше подходящих кандидатур для его сказок. Не было и уже не будет! Это я со всей ответственностью вам заявляю.

Она заявляет! Прямо Ассамблея ООН, а не посиделки во французской глубинке! Мадам внезапно умолкла. Поль открыл рот, собираясь возразить, но я опередила его, уведя разговор в сторону от опасной темы. Я спросила у мадам, проживала ли она еще где-нибудь, кроме своего шато. Это был хороший ход, потому что Жозефина воспрянула духом и воскликнула:

– Конечно! О, мадам! Много лет я жила в Париже и вернулась домой только по причине обязательств перед семьей.

Она перевела дыхание и более спокойно продолжила:

– После смерти родителей я покинула Париж, потому что на мне остался фамильный дом.

Безо всякого перехода Жозефина углубилась в воспоминания о жизни в Париже. Ее глаза засияли, в голосе послышались ликующие ноты, а короткие ручки взлетели вверх и стали описывать какие-то фигуры в воздухе. Старушка говорила очень быстро и даже не пыталась связно излагать свои мысли. Правда, между фразами она переводила дыхание и улыбалась.

В течение часа, а то и более, мы с Полем слушали о том, какие изысканные магазины на Елисейских Полях. О том, какая бесподобная кухня в Париже. О том, как элегантны парижане и парижанки. В рассказе мелькали имена знаменитых парижских магазинов и ресторанов, в которых она, возможно, и бывала по одному-два раза, но гордилась этим чрезвычайно.

Иногда восторги Парижем уступали место сожалению по поводу того, что, возможно, она больше никогда не увидит свой любимый, утопающий в огнях город. Не прогуляется по прекрасным Елисейским полям с шикарными магазинами. Не посидит в кресле у просторного подиума с вышагивающими по нему длинноногими красавицами.

Мадам довела до моего сведения, что она никогда не смотрела на безделушки или дешевые вещи. Так, кидала мимолетный взгляд и дальше, дальше… Зато подолгу прохаживалась вдоль прекрасных зданий с магазинами моды прославленных кутюрье. Иногда заходила вовнутрь, выбирала какую-нибудь новинку и обязательно примеряла ее на себя, даже если это стоило безумно дорого.

– Мадам, как Вы думаете, какой цвет я предпочитаю?

Это она уже ко мне обратилась и хитро-хитро при этом улыбнулась. А мне и думать не надо было, поскольку дама с такими огненно-красными волосами всем цветам могла предпочесть только красное! Поэтому я мило улыбнулась и ответила: «Rouge».

– Надо же, догадалась! Я, действительно, обожаю всё красное, а больше всего огненно-красное, как колесо «Мулен-Руж».

Мы с Полем снова переглянулись. Не далее, как накануне вечером в гостях у Полин была ее соседка, которая завела с Полем беседу о «Мулен-Руж». Не помню, с чего начался тот разговор, но в памяти отложилось, как Поль горячился, доказывая, что это вульгарное колесо никакой ценности не представляет. Сохраняют его лишь для туристов, а сами парижане туда не ходят.

Там и смотреть не на кого. Любому парижанину достаточно сходить на узкую, известную всем улочку, где сидят у стойки в кафе, у широких, во всю стену окон красавицы мулатки с ногами невиданной стройности и длины, с глазами газелей и плечами Дианы.

Я боялась, что Поль и сейчас заведется по поводу того самого «Мулен-Руж», но Жозефина на корню пресекла все его попытки вступить в полемику. Она продолжала петь оду во славу «самого лучшего города в мире», а я гадала, сколько времени понадобится для того, чтобы мадам выдохлась.

Провинциальная француженка была совершенно уверена в том, что в мире нет ничего лучше Парижа и Франции. Кто бы с ней спорил? Никто и не собирался этого делать, хотя многие согласятся со мной, что на свете есть много других мест, не менее прекрасных и загадочных.

Жозефина продолжала восклицать: «Ах, Париж! Мой любимый Париж! Несравненный Париж …», а я в это время думала о том, что не так уж старушка не права.

Парижские тихие улочки и гулкие мостовые, где каждый камень дышит многовековой историей, не спутаешь ни какими другими улочками и мостовыми. В этом я не могла ни согласиться с мадам.

И когда в ежевечерних новостях показывают сюжеты на тему жизни французской столицы — улочки, набережную Сены, мосты и церковные храмы, то иногда я думаю о том, что ведь это всё можно найти и в других городах. Можно, но почему-то путешественники и влюблённые стремятся именно сюда, а, побывав в Париже и вернувшись домой, вспоминают его как сбывшееся счастье, которое выпадает один раз в жизни и то не каждому.

За своими мыслями я потеряла нить разговора, а когда вновь настроилась на его волну, то поняла, что Жозефина по-прежнему говорит о Париже.

– О, Фоли Бержер! — восклицала она.

– Оh, comme c’est joli!

[4]

Там прямо к креслу подают шампанское! О-о, мадам, это шедевр! Но вы, конечно, и сами бывали в Фоли Бержер?!

Я понятия не имела, что это такое, но и огорчать мадам мне не хотелось. Потому я утвердительно ответила на ее вопрос:

– Да, конечно, я была там и не один раз.

В восторге она всплеснула руками и быстро-быстро заговорила о том, какое это изумительное место. Поль, улучив минутку, наклонился к моему уху и прошептал, что он был там всего один-единственный раз и, уходя оттуда, дал себе слово никогда больше не возвращаться в «это не сравнимое ни с чем по своей пошлости заведение».

Я отчаянно пыталась понять, что же это такое, но так и не разобралась до конца. По всей видимости, какой-то концертный зал, где выступают сомнительные артисты танцевального жанра с намеком на стриптиз. Иначе Полю понравилось бы! Он — большой любитель театральных и прочих выступлений, да еще при большом скоплении народа.

Закрыв тему Фоли Бержер, мадам перевела дыхание, сделала паузу и тут же в разговор вступил Поль. Он сообщил своей приятельнице о том, что я приехала из России. В глазах Жозефины зажегся огонек, она с интересом взглянула на меня и спросила:

– А у Вас в России женщины тоже хотят пережить настоящую любовь, как мы, француженки?

Кто о чем, а вшивый о бане.... Мне уже было не смешно. Похоже, что эта престранная дама так вошла в роль маленькой девочки, что оттуда ее было не вытащить. И захотелось мне со страшной силой спросить хозяйку дома о том, что ей известно о любви. Не об ахах и охах, не о сексе и страсти, а просто о любви. Допустим, той же любви к ближнему.

Насколько я смогла понять из нашего разговора, для нее важнее ее собственного «я» и удовольствий ничего нет. По вполне понятной причине я останавливаюсь лишь на отдельных фрагментах нашей беседы, но и этого достаточно для того, чтобы Вы поняли, как сильно Жозефина старалась убедить меня в том, что ей интересна только любовь.

– L'amour! Любовь! — воскликнула мадам, так и не дождавшись от меня ответа на вопрос о женщинах из России. — Вот в чем смысл существования женщины! Каждая женщина мечтает о ней, ищет ее. Ведь любовь!!!!! О, она удивительна! Восхитительна! Прекрасна! Необыкновенна! Ради нее стоит жить! Или... Или умереть.

Старушка жестом трагедийной звезды немого кино опустила голову на грудь и тяжело задышала, словно ей не хватило воздуха. Как же мне надоел этот спектакль! Но я не могла встать, развернуться и уйти. Видимо, мадам что-то такое почувствовала, потому что она повторила свой вопрос о наличии у русских женщин желания постичь любовь и выразительно посмотрела на меня. Я сделала вид, что не поняла ни самого вопроса ни взгляда. Я молчала и... молчание затягивалось.

Поль посчитал нужным вмешаться. Он объяснил своей приятельнице, что я испытываю определенные трудности с языком и не всегда могу подобрать нужные слова для ответа. Жозефина сильно удивилась и стала задавать мне наводящие вопросы:

– Но ведь женщины, даже самые некрасивые, расцветают в любви, не так ли? Или Вы считаете, что это неправда?

Я довольно мирно высказалась в том смысле, что не задумывалась над этим вопросом. Женщину украшает не только любовь, но и материнство, например. Старушка поняла мою мысль по-своему и обрадованно воскликнула:

– О, как я Вас понимаю! Трудно быть красивой в вашей стране!

Я вопросительно посмотрела на нее, но промолчала. Мадам подмигнула мне и, понизив голос до шепота, выдала нечто совершенно ошеломляющее.

– Мадам, можете меня не стесняться. Я многое повидала и знаю, что говорю. Однажды я ходила на выставку женского белья из СССР. Конечно, те образцы демонстрировали французские манекенщицы, но даже их молодость и красота не смогли спасти публику от шока.

Эти трусы..... Они выглядели как панталоны! А бюстгальтеры? Грубая ткань какого-то землистого цвета, широкие бретельки и крупные пуговицы на спине. Так чуловищно изуровать женскую грудь могли только варвары-коммунисты!

А чулки? Не тончайшие, а толстые, да еще в резинку..... А как они пристегивались? К кошмарному поясу и тоже на пуговицах. Я потом долго страдала и сочувствовала советским женщинам. Да я вообще потом спокойно думать о них не могла.... Quelle horreur!

[5]

Во все глаза я смотрела на Жозефину и не знала, то ли мне плакать, то ли смеяться. Не всякая женщина, рожденная в СССР, сохранила в памяти такие детали, а француженка, единственный раз увидевшая советское белье, запомнила не только его, но и сопутствующие переживания. Чтобы совсем не упасть в ее глазах, я сообщила, что уже давным-давно в наших магазинах можно купить какое угодно белье, в том числе и французское. Мадам засомневалась:

– Ну, да... Французское, сделанное в Китае! Да будет Вам известно, что во Франции не осталось ни одной фабрики по производству женского белья. Вот и последнюю фабрику в Лионе закрыли... И если бы не мои запасы, сделанные еще в Париже, я бы тоже носила сейчас страшные трусы-панталоны китайского производства. А так... Вот посмотрите!

Жозефина приступила к демонстрации своего белья, а я сердито посмотрела на Поля. Тот только посмеивался... Но отвернуться? Даже не подумал!

Когда с демонстрацией белья было покончено, разговор плавно перешел к политике и политикам, которые допустили развал промышленности в стране и массовую безработицу. На этот раз лидерство перешло к Полю. Я расслабилась, перестала следить за ходом горячей дискуссии, и вдруг...

– Мадам, а у Вас в России еще помнят нашего Наполеона?

Я уже рот раскрыла, чтобы сказать простое «oui»

[6]

, то есть элементарно подтвердить наличие этой самой памяти, как на меня обрушился словесный поток, в котором я смогла понять только две самые последнее фразы.

– Плохо, конечно, что Наполеон родился на Корсике... Если бы он родился в самом Париже, колесо истории не остановилось бы в столь неудачный для Франции момент.

Я не очень поняла, что имела в виду мадам, но уточнять не стала. С моим-то французским да в языковые дебри? Я вслушивалась в щебет хозяйки дома, которая снова задыхалась от восторгов, на этот раз в адрес французского императора.

Наконец, с темой Наполеона было покончено. Я только было расслабилась, как мадам Жорет снова обратилась ко мне с вопросом,:

– Как Вы думаете, есть ли у месье Горбачева шанс вернуться на свое место?

На всякий случай я уточнила:

– Вы имеете в виду место президента России?

– Совершенно верно, Мадам!

– У нас, как и во Франции, президент избирается, поэтому вряд ли у Михаила Горбачева есть шанс стать избранником народа.

— Dommage...

[7]

Мне кажется, что у русских дурной вкус, если они выбрали такого неприятного президента, как месье Путин. А Месье Горбачев, он... Такой милый! Такой душечка!

Да уж! Такой страстной поклонницы Михаила Горбачева мне еще встречать не приходилось... Остапа несло! Вернее, Жозефину...

– Мадам, будь месье Горбачев помоложе, я бы даже могла в него влюбиться!

Какое счастье для самого месье! Я уже не сдерживала веселья, тем более что и поводов для него становилось больше.

 — В ваших краях есть еще один интересный мужчина. И его тоже зовут Мишель. И он тоже бывший президент. Не России, а Georgie.

[8]

 * * * ** * * *

Она уже о Грузии заговорила! Как она со всей этой кашей в голове умудряется не сойти с ума? Но мне-то еще нужно было догадаться, о каком Мишеле из Грузии идет речь. Неужели о Саакашвили? И что, он тоже милый?

Вы бы видели и слышали восторг, с которым французская старушка встретила мое робкое предположение! Именно месье Саакашвили Жозефина и имела виду. Мадам обожает грузин и Грузию.

Следующие несколько минут были посвящены исключительно восторгам в адрес далекой солнечной страны, «на холмах которой лежит ночная мгла». Старушка трещала без умолку и поражала меня своей осведомленностью, особенно в части грузинских вин. Я лично помню только «Киндзмараули». И то только потому, что оно было в свободной продаже, пользовалось популярностью и считалось любимым вином Сталина.

Пока Жозефина просвещала Поля в части Грузии и ее вин, я вспоминала свою грузинскую подругу Тамрико, с которой познакомилась в Ленинграде. Во времена СССР многие россияне дружили с грузинами — одноклассниками, однокурсниками и коллегами, восхищалась их поэтами, актерами, певцами.

А уж трогательную и романтичную историю любви Александра Грибоедова к юной грузинской княжне знали даже оленеводы из забытого Богом Чукотского стойбища.... Время такое было! Время, когда в России «Чито грито, чито маргалито да…» распевали на концертах, во дворах и семейных праздниках. А сам фильм «Мимино» любили и до сих пор помнят и любят в России.

Пока я предавалась приятным воспоминаниям, Поль с Жозефиной завершили обсуждение грузинских проблем и вернулись к своим злободневным вопросам. Они обсуждали какой-то политический аспект, а я с радостью констатировала тот факт, что им не до меня. И только я успела порадоваться такому замечательному факту, как старушка пронзила меня своим взглядом и строго спросила:

– Мадам, скажите мне, s.v.p.

[9]

, кто, по вашему мнению, будет следующим президентом Франции?

Ничего так себе вопрос! И тон... Тон какой серьезный, будто решается судьба самой Жозефины, а от меня зависит, какое решение будет принято. С другой стороны, удивляться особо нечему. Я уже привыкла к тому, что французов настолько интересует их собственная страна, что ее проблемы они воспринимают как свои личные. Кстати, свои собственные проблемы французов тоже очень интересуют, но, в отличие от первых, они не обсуждаются с посторонними.

Уверенная в том, что всё, сказанное мною по этому поводу, будет уже сегодня озвучено по телефону друзьям Жозефины, я решила не рисковать своей репутацией и «перевела стрелки» на своего спутника.

Поль тяжело вздохнул и глубокомысленно заметил, что вопрос не в том, кто будет следующим президентом, а в том, справится тот или нет с главной проблемой сегодняшней Франции.

— С арабами ни Саркози, ни Олланду, ни любому другому политику не справиться... Я думаю, что с этим легко справился бы Шарль де Голль.... Видит Бог, Франции, как никогда раньше, нужен новый Голль!

– Поль, а ты ведь прав! — воскликнула Жозефина. — Как же я сама об этом не подумала!

Поль был очень доволен завершением разговора, ибо всегда запоминается последняя фраза, а потому его репутация в глазах друзей и просто знакомых хозяйки дома только выиграла от этого визита. Довольны были все!

Мы вышли из дома мадам Жорет ровно в полдень. К Жозефине подскочил молодой человек и начал что-то быстро ей докладывать. Резким движением рук она прервала словесный поток месье и потребовала.... мобильный телефон. Инфантильная старушка, только что ломавшая передо мной комедию, куда-то исчезла. Вместо нее я увидела властную даму, отдававшую приказ по мобильному вполне командирским голосом. Куда только подевались ее нежные интонации и ахи с охами, восторги и глупые ужимки выжившей из ума старушки?

Я бросила вопросительный взгляд на Поля, а он смутился и отвернулся от меня. Чтобы Поль отвернулся? Такого с ним еще никогда не было. Что-то здесь было не так. Вернее, здесь все было не так.

И тут до меня дошло! Мадам просто разыграла меня, устроив странный спектакль с участием Поля. В силу пока еще непонятных мне причин Поль ей подыграл и сделал это мастерски. Эти мои предположения оказались не такими уж бредовыми.

На самом деле, мадам Жорет — еще та акула! В ее владении находится не только средневековый замок, но и три виноградника, молочная ферма и сад, занимающий два гектара земли. Конечно, за каждое «подразделение» ее хозяйства кто-то отвечает, но общее руководство осуществляет она сама, обладая немалыми для этого способностями.

И с крупными клиентами, которые покупают продукты ее хозйства, и с поставщиками, которые обеспечивают ее всем необходимым, и с органами власти, и с фискальными (налоговыми) службами, и со всеми другими структурами занимается только она сама. Лично!

Едва я смогла переварить эту информацию, как Поль окончательно добил меня. Добил признанием того, что старушка была прекрасно осведомлена о нашем визите. Оказывается, пока я ожидала у ворот Поля, он успел отправить Жозефине сообщение о нашем визите. Отправил по электронной почте и тут же получил ответ «жду». А я-то, наивная, думала, что Поль в это время разыскивал тапочки да лыжные палки для прогулки!

А мадам какова! За то время, пока мы шли к ее дому, она успела и с делами разобраться, чтобы ее никто не беспокоил, и людей из дома выпроводить, чтобы мне никто на глаза не попался, и самой к спектаклю подготовиться. Я подозреваю, что и юбочка с кружевами, и серьги до плеч — это все специально, чтобы произвести на меня впечатление. Возможно, и огненные перышки на голове — это просто парик. Для чего ей это понадобилось, другой вопрос, но представление получилось более чем захватывающим. А главное, незабываемым!

А то, что никакой семьи, личной жизни и любви, то.... У мадам было сколько угодно возможностей иметь все это! Для этого ей достаточно было просто захотеть... Захотеть полюбить. Полюбить первой, а после раздувать тлеющий уголек. У нее это обязательно получилось бы.

После визита к Жозефине прошло больше года. Иногда я вспоминаю мадам Жорет и раздумываю над ее феноменом. А то, что она — феномен, для меня вещь очевидная. Пусть не такой яркий, как Жанна Луиза Кальман, но феномен.

Мне хотелось бы пояснить эту свою мысль. Читая книги о событиях в средневековой Франции, я подметила для себя одну особенность. Каждый француз в ту эпоху с самого своего рождения знал, какого он рода. В то время во Франции говорили примерно так: «В лицо человек сам себя не признает, а имя свое знает». Услышав фамилию человека, другие сразу же понимали, что от него можно ожидать. У нас в России ведь тоже говорили, что «яблоко от яблони недалеко падает».

И в России, и во Франции именно такая постановка вопроса о роде поддерживала нравственность. Ведь если все твои предки были достойными, уважаемыми людьми, то и самому не хотелось дурной след в миру оставлять. Люди кровью смывали позор, лишь бы не пострадала память предков и будущность потомков.

Во Франции испокон веков велись родословные, поэтому меня нисколько не удивляет то, что самые верхние ветви их генеалогических деревьев датируются и одиннадцатым, и даже седьмым веками. Французы не только летописи своих семей ведут, они и о чистоте рода своего заботятся. На мой взгляд, мадам Жозефина Жорет — представительница одного из таких родов.

Она, как и Жанна Луиза, родилась в абсолютном благополучии, с детства знавшая, что и в будущем оно ей обеспечено, причем без каких-либо усилий с ее стороны. Родители Жозефины были именитыми, влиятельными и богатыми. Ей можно было жить в том же самом Париже на одно только наследство. Можно было, но... Если бы не было у Жозефины честолюбия и огромного желания оставить свой след в истории своего рода, она не вернулась бы в этот дом. Осталась бы в Париже, который она, действительно, очень любит.

Но ведь не осталась, а вернулась в шато, в котором родилась и она, и ее мама, и бабушка, и прабабушка, и пра-пр-пра...бабушка. Я не сомневаюсь, что Жозефина давным-давно позаботилась о том, что будет после ее смерти с замком, с хозяйством и с людьми, которые всю жизнь работали на ее семью. Какие-то ветви ее рода имеют продолжение. Возможно, на кого-то из них и составлено завещание.

Жозефину я больше не видела. От Поля и Полин знаю, что мадам живет и здравствует, ее хозяйство, если и не процветает по причине все возрастающих налогов, то и не приходит в упадок, а сама она по-прежнему любит призводить на незнакомых людей странное впечатление недалекой дурочки. Той самой дурочки, в образе которой она предстала передо мной, вызвав непонимание, а где-то даже возмущение. Ведь я искренне поверила в то, что ни о чем другом, кроме любви и Париже, мадам не способна ни думать, ни говорить. Ну, разве что еще о политике... Так о ней все говорят.